«Книги могут запретить по любому поводу» - В 2007 году, когда состоялась ваша встреча с Владимиром Путиным, вы признались, что у современного литератора есть только два пути – это либо зарабатывать деньги и параллельно писать, либо не писать вообще. Спустя 8 лет у вас как-то мнение по этому поводу изменилось? - В экономическом смысле ничего не изменилось. Это же не задача власти – помогать писателю просто за то, что он писатель. Зарабатывать он должен за счет гонораров, грантов или каких-то других социальных программ или в других сферах. Как и в большинстве стран мира, писательский труд в России не оплачивается как полноценная профессия. Так выглядит обложка нового романа писателя. По словам Савельева, цензура не обошла его стороной. - А санкции как-то повлияли на вас? Изменилось ли отношение зарубежных издателей к русскому писателю? - На международную роль русской литературы это никак не повлияло. Тем более что и роль эта не самая большая. А вообще у меня есть неопубликованные роман и повесть, которые еще не вышли в свет. Возможно, эта задержка как раз отчасти из-за того, что в экономике все пошло кувырком. - А как насчет идеологии и цензуры? - Идеологии не стало больше, если не говорить о том, что некоторые писатели сами становятся идеологами, когда занимают какую-то определенную позицию по отношению к Украине, например. И эта идея начинает их занимать все больше и больше. Так что в современной литературе идеологии я не ощущаю. А цензура есть. Особенно в театре и кино. Запрещают спектакли, снимают фильмы с проката. В последнее время появляется все больше странных законов в книгоиздании. И это головная боль для юристов издательств. Алиса Ганиева, Игорь Савельев и Алексей Лукьянов: звезды современной русской литературы в фотосессии для мадридской газеты El Pais. - Какие именно законы? - Например, вводится запрет на пропаганду бродяжничества среди несовершеннолетних. А как же Том Сойер и Оливер Твист? Это же классика. И таких абсурдных законов много. Сейчас книги могут закатать в целлофан по любому поводу. Вот на своем последнем романе «Zевс» я с удивлением обнаружил возрастной ценз «18+». И подпись – «содержит нецензурную брань». А ее у меня в книге нет, разве что два-три полузапретных слова. Да и то раньше писали иначе – «ненормативная лексика». Очень жесткие ограничения в изданиях действуют по пропаганде наркотиков. Тексты, в которых есть хоть одно упоминание запрещенных веществ, тщательно проверяют юристы. Моя еще не опубликованная книга сейчас проходит подобную проверку. Не знаю, когда выйдет она в свет. Вроде сейчас специалисты остановились на том, что раз рецептов приготовления наркотиков нет, то, значит, с книгой все в порядке. «Запреты – это поле для креатива» - А что касается запрета мата в литературе? В кино и драматургии сейчас с этим тоже не очень. А как у писателей? - Согласен, если раньше в фильмах даже в нейтральной речи героев можно было услышать мат, то сейчас – нет. Это и книг касается. Раньше к этому как-то поспокойнее относились. Я не против нецензурной лексики, если это не доходит до фанатизма и сказано к месту. - И как вы считаете, к чему это может привести? К тотальному запрету всего и вся? - Да ни к чему это не приведет. Это такая игра, понимаете? Поле для креатива. Вот взять к примеру фильм «Да и Да» Валерии Гай Германики, который был показан в прошлом году на Московском международном кинофестивале. Вот где было очень много мата. Я его когда смотрел, думал, как же он потом в прокат попадет? Его как раз показывали за три дня до вступления закона в силу. И что вы думаете? Позже фильм переозвучили. И все нецензурные реплики заменили на две фразы – «я люблю тебя» и «я не люблю тебя». Ну, весело же (смеется). Хоть и абсурд, конечно. Или взять культовую в узких кругах повесть «Черная бабочка» Дмитрия Шкарина. Ее как-то печатали в екатеринбургском журнале «Урал». Повесть практически вся состоит из мата. Издатели все думали, как же ее напечатать. В итоге в интернете опубликовали полную версию, а на бумаге текст напечатали микроскопическим шрифтом. Так вот, сейчас так уже не выйдет. Из всех заграничных поездок Париж для Савельева вне конкуренции. Фото из личного архива писателя. - То, что ваш последний роман «Zевс» вышел только в электронной версии, это с чем связано? С кризисом? - Не совсем. В издательстве решили сначала вложить все ресурсы в раскрутку именно версии в интернете, а затем уже перейти к бумажной. Да, бумага стала дороже, но я на такой шаг согласился. Собственно, издательство – правообладатель, решает оно, а не я. Мне самому интересно, к чему все это приведет. Цифр у меня на руках нет, но в некоторых интернет-магазинах роман стал бестселлером. - А вы сами книги предпочитаете читать в электронном варианте или в бумажном? - В электронном, так удобнее. А дома читаю именно книгу. «Года два назад в Уфе было куда интереснее» - В одном из своих интервью вы как-то признались, что современный литературный процесс как-то побледнел. Что вы имели в виду? - Возможно, я говорил об Уфе. Два-три года назад было куда интереснее. А сейчас все меньше творческих площадок, слэмов и других мероприятий – это что касается поэзии, а с прозой у нас давно уже проблемы. Если говорить об обстановке в целом, нынешний кризис серьезно ударил по издательствам. Во многих из них царит достаточно нервозная обстановка. В литературном сообществе даже ходят слухи, что после того, как закончится год литературы, прекратится финансирование многих литературных журналов. Игорь Савельев на одном из литературных мероприятий в Лондоне. - И как вам живется в такое нелегкое для писателей время? - Мне кажется, вопросы выживания зависят, прежде всего, от самого писателя и от того, как именно он работает. Ведь есть и такие, кто настолько погружен в текст, что более ничем заниматься не в силах. Вот им и приходится туго, если их произведения не печатают. - К слову, о годе литературы. Вы к нему как относитесь? - Как к докризисному явлению. В 2013 году, когда власти только объявили об этом, никто не предполагал, что жизнь кардинально изменится и всем станет вообще не до литературы. Поэтому ни на федеральном, ни на республиканском уровне сейчас ничего особенного не происходит. Ну да, есть какие-то читающие троллейбусы или акция «Библионочь», но это ничего серьезного. Ничего масштабного, концептуального. Год литературы у нас открыли как-то скомканно, так его, судя по всему, мы и проведем. Честно говоря, я вообще с ужасом ждал этот год (смеется). - Почему? - Знаете, в это время часто начинают приглашать на встречи в библиотеки, школы… Мне становится как-то неловко – это довольно бессмысленное занятие, я же не для школьников пишу. К тому же времени все это занимает много. Но, к счастью, приглашают меня нечасто. - И какие впечатления у вас от встречи со школьниками? - Мои произведения им мало интересны, за исключением разве что повести «Бледный город», которая хоть как-то им по возрасту подходит. Нынешние школьники мало интересуются литературой. Бывает, сидят, запуганные учителями. Идеальный урок литературы – это когда сама литература играет меньшую роль, когда ребята учатся разговаривать и не боятся высказывать свои мысли. По словам писателя, даже в Год литературы в Уфе не происходит никаких крупных литературных событий. - Вы не очень любите говорить о своих произведениях, но все же – почему решили обратиться к производственному роману? - Честно говоря, не помню, с чего это началось. Во-первых, меня очень увлекает авиация. И мне интересно, что до сих пор у нас есть конструкторские бюро, НИИ, которые мы привыкли ассоциировать с советским прошлым. И есть много молодых людей, которые всем этим занимаются. Материал для романа я собирал около двух лет, покупал специальную литературу, изучал диссертации, общался со специалистами. Это такой эксперимент, хотя я допускаю, что в жизни выглядит все иначе, чем описано в романе. - А ваши новые романы? Они из другого жанра? - Пока сложно говорить об этом, ведь они еще не вышли. А вообще это такая вариация на тему американской литературы 60-х, когда всюду царила атмосфера свободы и дух хиппи. - К слову о хиппи. А вы в какой эпохе хотели бы побывать? - Сравнивать не с чем, конечно (смеется). Мне как раз интересно время 60–70-х. Конечно, у нас у всех очень слабое представление о тех годах, поэтому я боюсь, что получится такая стилизация. Еще более условная, чем фильм «Стиляги». Сейчас от той эпохи уже ничего не осталось. «Памятниками в виде трех шурупов уже никого не удивишь» - Вы выступали на многих книжных выставках в Европе и США, где вам больше понравилось? И не планируете ли переехать из Уфы? - Я очень люблю Париж. Он у меня вне конкуренции. А что касается переезда, то считаю его бессмысленным. В Москву многие едут по двум причинам – делать карьеру и зарабатывать деньги. Но делать карьеру я могу и не покидая Уфу, а для того, чтобы только зарабатывать, мне жаль свое время. А если говорить о переезде за рубеж… Конечно, там лучше условия жизни. Даже Майя Плисецкая умерла не на родине, а в Германии. Потому что даже с ее лаврами ей там жилось гораздо комфортнее, что уж говорить о простых людях. Но мне бы не хотелось уезжать, потому что вся моя работа связана с русским языком. - Сравнивая российские города, Уфе чего не хватает? - Если брать соседние Казань и Екатеринбург, то, к сожалению, Уфа во многом проигрывает им. - По каким критериям? - Знаете, у этих двух городов более выражено свое лицо, в культуре, архитектуре, традициях. Когда приезжаешь в Екатеринбург, чувствуешь, что здесь все очень самодостаточное, масштабное, историческое, - вот она – уральская столица! И в Казани такой исторический дух. В Уфе пока нет. Наверное, связано это с тем, что город все время полностью менялся: в начале века, во время войны... - А как считаете, сколько времени понадобится, чтобы найти это лицо? - Не знаю. Это должно формироваться само, не по указке сверху. Дело же не в памятниках в виде трех шурупов (смеется). Этим уже никого не удивишь. Вот в Йошкар-Оле, например, недавно появились своя Венеция и Кремль. Но все относятся к этому как к чему-то безумному и бессмысленному. "Как редактор газеты Московского кинофестиваля я смотрю по 40 фильмов в год. И предугадать, какой из них назовут лучшим, практически невозможно". - Вы, помимо прочего, еще и редактор газеты Московского международного кинофестиваля. А вы сами киноман? - Точно нет. Все пять лет на фестивале я смотрю по 40 фильмов в год и у меня уже есть хотя бы представление о том, какую школу представляет тот или иной фильм. Последнее, что я посмотрел в прокате и что понравилось, – это «Дикая» с Риз Уизерспун и «Мамочка» Ксавье Долана. - И как вам работается на фестивале? - Рабочий день у меня начинается в 11 утра и заканчивается в три часа ночи. Все это время ты пишешь и редактируешь рецензии, смотришь фильмы, сдаешь газету… Мне все это нравится, хоть и часто приходится работать в стрессовом состоянии. Вот я, сдав газету, иду в служебную квартиру и дальше смотрю фильмы до шести утра (смеется). - А есть ли какие-то безусловные критерии попадания в лауреаты фестиваля? - Пожалуй, нет. Тут не предугадаешь. На нашем фестивале есть одна особенность – у него огромное количество внеконкурсных программ. В Каннах такого нет. У них идет, условно говоря, 30 картин, у нас – 200. Это связано с тем, что для них нет российского проката. А фильмы показывают хорошие, качественные. - А что вы прочитали за последний месяц? - Две книги – 900-страничный роман «Щегол» Донны Тартт, получивший все мыслимые литературные награды, и «Жених и невеста» Алисы Ганиевой. В последней книге очень живо описана странная жизнь современного Дагестана. Прочитал с большим интересом. Жаль, на чтение у меня не так много времени. Досье Игорь Савельев родился в Уфе в 1983 году. Прозаик, журналист, литературный критик. Лауреат Госпремии РБ им. Шайхзады Бабича, финалист литературных премий имени Белкина, «Дебют». Автор книг «Терешкова летит на Марс» (2012), «Zевс» (2015), трех книг, изданных в переводе на французский язык, и одной на английском.
