Возможно, 2021 год останется в истории России временем окончательного решения властью вопроса независимой журналистики. Раньше, чтобы поменять редакционную политику, надо было или перекупить СМИ, или проделать довольно долгий путь по его ликвидации – выносить предупреждения, проходить через суды, доказывая их обоснованность и сохраняя видимость законности. Теперь независимые СМИ закрывают по упрощенной схеме, объявляя их иноагентами или экстремистскими. Профессионалы остаются без работы. Главный редактор журнала «Холод» Таисия Бекбулатова запустила в соцсетях флешмоб #запрещенная_профессия. Коллеги в личных аккаунтах рассказывают о своем пути в журналистике. Издания, входящие в объединение «Синдикат-100», публикуют в эти дни истории, достаточно ярко отражающие, что происходит в региональной и федеральной прессе. Таисия Бекбулатова Мне не так много лет, но в политической журналистике я так давно, что помню не только двойную сплошную, но даже гребаную цепь. Я успела поработать в «Коммерсанте», когда он еще был лучшей российской газетой. Все время с тех пор, как я поступила на журфак, российской журналистике становилось все хуже – но, кажется, так плохо, как сейчас, не было никогда. Издания закрываются уже каждую неделю, звания иноагентов и нежелательных организаций раздаются направо и налево, десяткам независимых журналистов попросту негде дальше трудиться. Многим стало опасно даже находиться в стране. У нас такая работа, что пафос в ней не очень уместен, но сейчас я его себе позволю. Я не понимаю, что дальше будет с моей профессией. Кто будет сохранять ее уровень, когда все закроется? Откуда возьмутся профессиональные журналисты, когда этот мрак, наконец, закончится, если сейчас они все будут выдавлены из СМИ? Дарья Кучеренко, корреспондент «Коммерсант Башкортостан» Самое главное, что я могу сказать о себе в журналистике, то, что это любовь всей моей жизни. И всем, кто когда-то будет со мной в отношениях, придется смириться, что я никого и ничто не буду любить сильнее, чем свою профессию. Сколько мне (нам всем, журналистам) осталось в этой профессии, я не знаю. Может, несколько лет, а может, несколько месяцев. Но как бы власти ни старались, люди, говорящие правду, останутся. И будут это делать другими способами. Никто в моей семье никогда не работал нигде, хоть немного похожем на журналистику, никаких гуманитарных, «интеллигентных» профессий тоже не было. На журфак я мечтала поступить с тех пор, как поняла, что писать, анализировать и рассуждать мне нравится больше всего. Но у меня не было ни одного знакомого журналиста, никаких журналистских кружков, все представление о профессии складывалось из образов в газетах и на ТВ. У меня даже интернета до 11 класса не было. Я росла в бедной семье в глухой деревне. Отчим – сварщик, мама – санитарка в больнице. И на журфак в итоге поступила благодаря победе в областном конкурсе сочинений, где призом было 100 баллов за творческий конкурс на факультет. Я совершенно иначе представляла себе журналистику. Она оказалась совсем не такой, как думалось мне из деревни. Но удивительно: ошибившись в представлении о будущей профессии, я в итоге интуитивно угадала, выиграла. Я уже смирилась с тем, что за всеми нами могут прийти. Нас лишают нашей профессии прямо сейчас. Я решила, что когда наступит момент невозможности, когда я пойму, что меня заставляют лгать или недоговаривать, я уйду туда, где этого делать не нужно. Я буду мыть полы, торговать продуктами, но продолжу говорить правду, просто в другом формате, – мне не страшно, я не боюсь никакой работы. Я боюсь только своей собственной совести. Сил и смелости всем честным российским журналистам. Айдар Ахмадиев, журналист «Эхо Москвы в Уфе» В журналистике я оказался больше 10 лет назад, будучи еще ребенком, но серьезными вещами стал заниматься на «Эхе» в 2019 году. Какими бы теориями заговора часто слушатели ни пытались объяснить нашу работу в независимом СМИ, сколько бы я ни выслушивал в адрес свой и коллег разных претензий и домыслов, все равно журналистика и «Эхо» – это пока одни из наилучших вещей, которые случались со мной в жизни. Ежедневно мы получаем множество историй о людских судьбах, из-за услышанного иногда потом сложно унять дрожь в голосе во время прямого эфира или сдержать слезы. Рассказывать эти истории, пытаться помочь с помощью огласки – пока единственное, что я могу сделать для того, чтобы исправить ситуацию хоть на каком-то уровне. Пришел на «Эхо» уже с осознанием того, к чему может в итоге привести моя деятельность и как может отразиться на будущем. Но сидеть и молчать – не мой путь. Я верю, что важен каждый голос. Капли образуют море, атомы – материю, мысли – идеи. Как монады. Ни один день сейчас не проходит без новостей, подкрепляющих переживания. На коллег-журналистов вешают разные ярлыки. Наверное, думают, что так получится исправить ситуацию, обернуть в пользу себя. Но я в такие прогнозы не верю. Буду работать дальше, несмотря на то, что профессия сегодня существует практически полулегально. На фото мое первое интервью для детской телепередачи. Олеся Арамелева, заместитель главного редактора свободной медиаплатформы Пруфы.рф Моя история под хештегом #запрещенная_профессия началась в 90-е, в редакции газеты «Экономика и мы» – народной, независимой, учрежденной банком «Восток». Мама устроилась в редакцию машинисткой, на печатной машинке набирала тексты корреспондентов, в том числе Лизы Валиевой, позднее возглавившей региональную редакцию АиФа. Жили мы недалеко, я постоянно заходила к маме на работу по пути домой со школы. Так и заразилась журналистикой. Поступила на филфак БашГУ. На первом курсе пришла поработать в отдел рекламы Башинформа, встретила там своего будущего мужа и уволилась. После филфака сразу пошла в башкирский АиФ. Редактор Ирек Сабитов, получив мои первые тексты, возмущался в духе «понабрали с улицы». Но терпеливо выделял желтым абзацы, сопровождая гневными комментариями. Заставлял копать, искать, давать только факты. У читателя не должно оставаться вопросов после прочтения статьи. Что? Где? Когда? Кто? Зачем? Как? Журналист обязан найти ответы. В газете АиФ не выходили статьи по принципу «что смог, что успел, то написал». СМИ в Башкирии всегда вещали осторожно, на мой взгляд. Запретные темы были, есть и будут абсолютно для всех. Лично мне первый раз стало по-настоящему больно и обидно за профессию, когда тема разработки и защиты шихана Торатау перешла в разряд «об этом нельзя». На собеседовании в Пруфы.рф у Рауфы Рахимовой я спросила почти сразу: «С БСК есть контракт? О шиханах пишете объективно?» Так начался мой путь здесь, где лично для меня существует только один цензор – закон о СМИ. Я работаю в Пруфы.рф и подтверждаю, что, защищая Куштау, мы потеряли почти всех крупных рекламодателей, потому что тогда эта тема была запретной. Да, мы под лупой, любая мелкая ошибка может стоить блокировки. Тем интереснее. И мы выгораем, и нам, порой, кажется, что всё бесполезно. Но те «высокие», кого разоблачают мои коллеги, уходят. Шиханы стоят, надеюсь, не пока. Врачи получили СИЗы и должное питание в первые недели пандемии. Это вдохновляет. Опыт федеральных коллег, признанных иноагентами, экстремистами, говорит, что не всё так плохо у нас. Профессия становится запрещенной. Уходят сильные. Во благо? Не уверена, посмотрим. Вера Тихонова, православный портал о благотворительности «Милосердие» Я еще помню мир, который был совсем другим. Я помню, как публикация в СМИ действительно что-то значила, как огласка приводила к настоящим, реальным переменам. Пусть на уровне муниципальной повестки, о которой довольно резко пишет Баданин, но тем не менее. В журналистику я пришла около 20 лет назад и долго работала в бумаге в Калмыкии – в ханстве Кирсана Илюмжинова. Это было похоже на то, что мы сейчас имеем по всей стране. Иностранными агентами тогда не признавали, но немногие оппозиционные журналисты были париями, маргиналами. Конечно, никому и в голову не приходило давать рекламу в «Советской Калмыкии». Убийство Ларисы Юдиной было одним из первых заказных убийств журналистов в России. Ее похитили и пытали приближенные Илюмжинова, но заказчика «не нашли». Бывший бухгалтер Илюмжинова умер, упав с велосипеда, когда надумал передать документы об организации этого убийства СМИ. А еще были поджоги, были захваты бизнесов, были удары трубами по голове в подъезде, были уволенные родственники, были те, кто вынужден был эмигрировать. И силовой разгон митинга протеста против подтасовок на выборах в Элисте был тоже новаторским – одним из первых в стране. Это было в 2004 году. Буквально за несколько дней до этого я случайно, на шашлыках у друзей, познакомилась с ребятами из оппозиции, и они сосватали меня работать в окружной новостной портал, который запустил бывший тогда полпредом Устинов. Когда ОМОН и местные спортсмены начали избивать людей, эти парни по телефону рассказывали мне, что происходит, а я передавала информацию в Ростов. Бригаду НТВ тогда то ли избили, то ли задержали, словом, они не могли работать. Я была единственным журналистом, кто до утра вел трансляцию за пределы региона. Я не видела в том, что делала, ничего героического или из ряда вон. Но спустя несколько дней главреда газеты, где я работала, Наталью Долгину, вызвали в белый дом на разборки. Мне поставили ультиматум – или я остаюсь работать в газете и прекращаю любые контакты с коллегами вне Калмыкии, или ухожу в оппозицию и тоже превращаюсь в парию. Я выбрала первое, потому что иначе мне просто не на что бы стало жить. Но я не сдержала слово и вскоре начала сотрудничество с ИА Regnum. Какое-то время работала под прикрытием – и девочки из других редакций звонили спикерам – просто для того, чтобы никто не заподозрил, что я отписываюсь с, допустим, заседаний правительства не только для проправительственной газеты. Потом я ушла в Regnum окончательно. Точно помню это ощущение – вот он, федеральный уровень, и тут есть свобода. Тут можно писать все, что можешь доказать. То же самое ощущение у меня было, когда я попала в NewsRU.COM в его серебряный век. Я и сейчас утверждаю, что мы в «ньюсре» были объективными. Мы писали новости по кремлину и провластным аналитикам, и в том же тексте давали вторую, третью точку зрения. Мы писали новости по оппозиционным инфоповодам – и в бэке напоминали точку зрения Кремля. И это было нормально, это было правильно. Ни разу из моих текстов ни слова не выкинули по идеологическим причинам. Сегодня я работаю в благотворительной журналистике – и каждый день благодарю Бога, что ушла из новостей, из политики, из аналитики. Я почти не читаю новости. Потому что от заголовков в духе «Путин бросил ручку на стол» у меня сводит зубы. Я не хочу, не могу думать о том, что стало с профессией. Но я все равно вижу, как много моих коллег – прекрасных, талантливых, горящих, лучших – уходит из профессии. Потому что невозможно. Я думаю, бандитские 90-е в Калмыкии закончились к концу нулевых, нынешний глава региона приглашает к себе крутейших московских пиарщиков, но журналистики в республике нет как явления. Есть пресс-релизинг и есть работа на таком уровне, который не дотягивает и до школьной стенгазеты. Потому что профессия умерла, а поле было выжжено давным-давно и на долгие годы. И в этом Калмыкия стала новатором. И это страшно. Страна, ты нас теряешь. Уже почти потеряла. Виктория Ли, специальный корреспондент журнала «Холод» В детстве я мечтала стать художницей. Но в девятом классе, после которого я хотела поступать в училище, родители отговорили меня от этой затеи: «Ну и что ты будешь делать? Карикатуры в Сочи рисовать?» Я училась на отлично и могла выбрать любую специальность, но из всех предметов мне больше всего нравилась литература и английский, поэтому я пошла по пути наименьшего сопротивления и сдала ЕГЭ по этим предметам. А с такими экзаменами ты можешь поступить только на творческую специальность, и я почему-то решила поступать на журфак, наверное, это казалось, опять же, проще. В 17 я не особо понимала, кем хочу стать, но знала, что хочу показать таким же девочкам из кавказских райцентров, как я, что можно выбиться, чего-то добиться. На журфаке РГГУ к нам приходили разные журналисты. Один раз к старшекурсникам пришла Алленова Ольга. Конечно, я о ней знала, но больше всего мне хотелось сказать ей, что мы обе из Моздока, но постеснялась заходить в аудиторию. Я тогда была вообще очень стеснительной. И вот после лекции я подошла к ней и дрожащим голосом сказала: «Здравствуйте. Представляете, мы с вами из одного города». Для меня Ольга была тем человеком, о котором я написала выше, – доказательством, что я тоже смогу. И я смогла! После второго курса в 2017 году я попала на стажировку на сайт «Открытая Россия». Это произошло довольно случайно: увидела твит о поиске стажеров и решила попробовать, какая разница, все равно же никуда не берут, почему бы не попытаться еще? В итоге в этом коллективе я проработала целых три года, а позавчера «МБХ медиа» в очередной раз заблокировали. Я подумала: «Что мертво, умереть не может». Мы так раньше шутили, мол, что вы нам сделаете, мы уже заблокированы, ха-ха. Но нет, умереть все-таки может: вчера редакция приняла решение закрыться. Когда я шла в журналистику, я совсем не осознавала, во что ввязываюсь. Я была очень молода, работала без выходных и хотела еще, у меня было рвение и много сил. Сейчас остались только усталость и бессилие. Мне сложно представить свою жизнь без журналистики. Хоть это и не было моей мечтой, журналистика стала моим призванием. Я рада, что работаю в лучшем на свете коллективе – в журнале «Холод». Но государство такими темпами уничтожает независимую журналистику, что я уже даже перестала бояться за себя, я уже просто ничего не чувствую. Журналистика в России стала по-настоящему #запрещенная_профессия. Но пока есть мы, коллеги, она будет жить. Фотографии со страниц facebook
