Миллионы россиян, детство которых пришлось на Великую Отечественную войну, называют детьми войны. Они были лишены мирного неба, достатка в еде, многие потеряли родителей. А после не получили ни льгот, ни привилегий за потерянное детство. С инициативой о принятии закона о детях войны неоднократно выступала КПРФ.
В этом году, аккурат перед выборами в Госдуму, партия «Единая Россия» перехватила идею и инициировала аналогичный закон. В апреле дети войны получили статус и соответствующие удостоверения, а в августе и сентябре в Башкирии им выплатили по 1000 рублей.
Дети войны – лица, рожденные с 22 июня 1927 года до 3 сентября 1945 года. В России таковых насчитывается порядка 13 миллионов, в Башкирии – более 189 тысяч человек.
Мандарины – только ветеранам
Зинаида Ивановна родилась в Ставрополье в большом селе Московском в сентябре 1944 года. Ее отец 18-летним юнцом ушел на фронт в 1943-м и не вернулся, пропал без вести. Беременной жене он успел сказать уходя: «Если родится дочь, назови Зиной». С малых лет дочь войны чувствовала себя обделенной.
– Все льготы достались живым ветеранам и их детям. Помню, идет соседская девочка с отцом, несут большую сетку мандаринов, которых тогда было не достать. Я удивилась: мандарины раздают? А мне говорят: нет, это ветеранам! А нам, детям погибших на фронте, значит, нет? У ветеранов были карточки, бесплатный лимит на продукты в местных магазинах, они могли без очереди обслуживаться. А у нас этого не было. Мы голодали и знали, что нам ничего не положено. Потому что мой отец умер на фронте, а у соседской девочки – не умер. Вот и вся разница была для меня. Хотя мой отец тоже воевал, – говорит Зинаида Ивановна. – О нас, детях войны, вспомнили в этом году – выплатили 1000 рублей. Вот это да, немного унизительно, ведь мы, дети войны, недополучили много. Не оценен ущерб, который нам нанесен, мы потеряли родителей. Для моего умершего отца эти тысячи – унижение.
Далее – рассказ от ее лица.
«Немцы учили бабушку готовить»
Прошло мое детство с бабушкой в селе Московское, которое расположено в ложбине среди невысоких гор. В середине его – большая и красивая церковь. Когда звонили колокола, их слышно было далеко. На праздники съезжались люди со всех соседних сел.
Я любила рассматривать в церкви картины и слушать хор. Это что-то волшебное. Голоса уносились высоко под купол, а там летали голуби в потоках солнечного света (видно, стекла были побиты, а поставить их, нужна специальная техника – очень высоко). В хоре пела ангельским голосом тоненькая девочка, совсем как у Блока: «девушка пела в церковном хоре обо всех заблудших в чужом краю…»
Зинаида Евстигнеева, в девичестве Еренкова
Послевоенное Ставрополье, оно было такое – разрушенное. Бабушка рассказывала, что в 1943-м немцев уже погнали из Ставрополья. Над Московским проходили бои, многие дома были разрушены. Наш дом оставался целым всю войну. В нем жили немцы. Бабушка говорила, они относились к ней нормально, не обижали, учили готовить глазунью и лепешки на соли.
После войны в селе долгие годы было много разрушенных войной домов. Наш дом и соседский, тети Кати, оказались в стороне от других. Вокруг одни развалины. Я их боялась, пробегала быстро мимо. Мне казалось, что за мной следят призраки из этих развалин и могут меня догнать.
В одном из таких разрушенных домов крутили кино. Не было ни крыши, ни окон – только стены и дверь. Я не знаю, откуда там было электричество – во всем селе его не было. Но только выключали свет, мы через окна прыгали в «зал» и расползались среди скамеек. Иногда нас отлавливали. Один раз поймали и меня. Шел фильм «Тарзан», в зале оказались мои родители (мама и отчим, с которым она стала жить после войны), они-то и спасли меня: посадили рядом и я, как большая, смотрела кино. Потом со всеми взрослыми гордая шла домой.
«Михеевна, это ваша внучка подорвалась»
В сентябре 1950 года я должна была пойти в первый класс. Мы с двоюродным братом Витей играли во дворе. Он должен был идти в третий класс. Была жара, мы полуголые, правда, на Вите была все же рубашка. Он что-то нашел в каменной кладке стены. Говорит: «Я сейчас отобью вот эту чашку». Ну а я по аналогии говорю: «А мне сделай чугунок». Тоже посуда. И Витя ударил по этой штуковине камнем. Раздался сильный взрыв, у меня в ушах зазвенело. Сбежались люди. Что было потом, я не помню. Бабушка доила коров на горе, далеко, но и то услышала, сказала: «Какой идиот там стреляет». Когда ее стали звать: «Михеевна, это ваша внучка подорвалась», она говорит, что у нее ноги отказали, бежать не смогла.
Шаповалова Мария Михеевна, бабушка Зинаиды
Меня отвезли в больницу. Витя меньше пострадал, ему обожгло только ноги. Он дополз до дома и залез под кровать. Его мать тетя Лена спросила, зачем он туда залез, на что Витя ответил, что хочет поспать, а ему мухи мешают. Бабушка за три километра меня в больницу отвезла, прибежала к Витьке, а он под кроватью спрятался. Вытащили, увидели, что у него сильно распухли ноги. Вылечили сами, народными средствами. Все-таки его спасла рубашка.
Витька вообще был хулиганистый. Он дом спалил однажды, стрелял все. Ну а что, камышовые крыши раньше были. Он боялся, что его ругать будут.
Когда приходила в себя, просила снять с меня трактор, который давил на живот. Мне говорили: «Это не трактор, это грелка со льдом». Я не верила: «Нет, грелка не бывает такой тяжелой». Когда выздоровела, мне сказали, что в этом году в школу я уже не успела.
«Нищих было много»
Из своего раннего детства помню многие эпизоды. Один раз я проснулась от какого-то пения. Дома никого не было. Я взобралась на скамейку, потом на подоконник. У наших ворот стояли нищие. Шел мелкий дождь, на головах у них была мешковина, и они пели грустно и красиво. Мне было очень их жалко, но помочь я ничем не могла. Во-первых, было закрыто в доме, а во-вторых, вынести было нечего. У нас в доме не было еды, а если что-то и появлялось, то бабушка тут же скармливала мне. Много нищих было…
Однажды я увидела мальчика-попрошайку и решила помочь ему: он пел, а я обходила со шляпой всех родственников и соседей. Помню, как тетя Тоня, красивая, только замуж вышла, послушала, как мы с мальчиком поем, схватила меня на руки, подбросила и говорит: «Ну что, нравится тебе милостыню просить?». Я сказала: «Нет, лучше костюм просить». А мальчик был оборванный, я почему-то думала, что он просит одежду. А он просил еду.
Я не помню, чтобы мне хотелось есть. Только когда давали конфету, мне жалко было ее съедать. Мечтала, что вот положу ее на сохранение, потом дадут еще – и ее положу. И так накоплю много конфет. Потом сяду и буду есть. Какое-то время я ходила вокруг этой конфеты, потом не выдерживала и приходила к выводу: эту съем, а со следующей начну копить. А со следующей происходило то же самое.
Еды не хватало, но юг есть юг: много чего росло в садах, на огородах, водилось в речке. «Партизанили» мы на колхозных полях, бахчах и виноградниках. На бахчах было удобно, они у нас были на горе. Расположимся цепочкой сверху вниз и, как в эстафете, скатываем друг другу арбузы и дыни. На виноградниках было сложнее. Там не скатишь, да и сторож с ружьем, и объездчик на коне. Приходилось быстро-быстро бегать. Одного мальчика, тоже Витю, сторож все-таки убил. Говорят, потом его судили за это. Но Витю уже не вернешь. Он был старше нас и придумывал разные интересные истории. Мы слушали его, затаив дыхание. На самом интересном месте он заявлял: «И тут я проснулся». Мы начинали возмущаться, а Витя говорил: «Я сегодня ночью досмотрю этот сон, а потом вам расскажу». И мы ждали. Он не обманывал. Ему было, наверно, лет 15, когда его не стало. И он был один у мамы…
«Я не помню, чтобы у нас был хлеб»
Однажды мама и бабушка поругались с соседями. Дело дошло даже до драки. Я спрашивала: «Бабушка, почему вы поругались?» Она со смехом отвечала: «Да так, вор у вора дубинку украл». Я думала: «Какой вор? И зачем ему красть дубинку? Вон пошел к речке в лесочек и выломал». Только когда подросла, бабушка мне рассказала. Во время уборки хлеба зерно на машинах увозили мимо нас в город, а колхозники только взглядом провожали урожай. Вот мама с бабушкой договорились, что когда она (мама) будет проезжать с зерном мимо дома, то сбросит в канаву мешок, который заранее припрячет среди других мешков. Вечером бабушка пошла, нашла мешок и принесла его домой. Но когда мама вернулась, она сказала, что не смогла выполнить задуманное, ей помешали. А бабушка показала на мешок: «А это что?» Поохали, поахали, но не пойдешь же искать хозяина этого мешка. Зерно смололи на жерновах и съели. Потом мешок постирали и повесили сушить. Вот тут-то и нашелся хозяин. Тетя Паша, соседка, узнала свою пропажу и набросилась на моих. Оказывается, они с тетей Валей договорились о том же, но бабушка раньше нашла мешок. Ругались долго, ожесточенно. Но потерянного не вернешь, возвращать было нечем. И жаловаться не пойдешь, сразу заработаешь срок за кражу. Воровать приходилось, потому что люди за свой труд ничего не получали.
Бедная бабушка! Она говорила, что днем они работали в колхозе. А ночью на своих огородах. А огороды были по сорок соток. Надо же было как-то выживать. Я спрашивала: «А когда же вы спали?» Она говорила: «А вот когда шли с поля, тогда и дремали». Я пробовала. У меня не получалось.
Иногда, когда я вспоминаю эпизоды, мне хочется плакать. Один из таких моментов был в 1953-м году, когда умер Сталин. Бабушка работала, не платили, считали только палочки-трудодни. И вот в один из дней сидим мы на лавочке около дома, приезжает телега, из телеги снимают мешки. Бабушка говорит: «Это что?». «Михеевна, это ваше зерно, за ваши трудодни». Бабушка привыкла работать и ничего не получать. Она обняла меня и заплакала: «Внученька, теперь у нас будет хлеб». Хлеба у нас до этого не было вообще.
Вот такое голодное, но счастливое детство. Счастливое, потому что – детство. А дети умеют быть счастливыми. Своего родного отца я не застала – он погиб за три месяца до моего рождения. Витин отец, мой дядя, вернулся живой и не один, со своим другом, который стал потом моим отчимом. Но у меня язык не поворачивался называть его отчимом, я всегда считала его отцом. У них с мамой родилось двое сыновей. А меня вырастила бабушка. Милая, родная, любимая бабушка, мамина мама – Шаповалова Мария Михеевна.
Своему отцу, который не вернулся, я посвятила стихотворение:
Он пропал на той большой войне,
Что прошла как смерч по нашим судьбам
И сожгла все прошлое в огне.
Не пришел домой он, не вернулся.
Ждали все: жена, отец и мать.
Я тогда еще не понимала,
Что должна была я тоже ждать.
Есть одна лишь карточка в альбоме:
Там сидит он — юный паренек.
И мне кажется, что вовсе не отец он,
А самый первый, старший мой сынок.